Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
25.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[11-08-02]
Лицом к лицуБадри МайсурадзеМарина Тимашева: "Лицом к лицу. Лидер отвечает журналистам". Еженедельная программа московской редакции Радио Свобода. Сегодня у нас в гостях солист Большого театра, драматический тенор Бадри Майсурадзе. Вопросы ему задают журналисты: Роланд Фрицше, второе немецкое телевидение ЦДФ, и Наталья Каминская, заведующая Отделом театра газеты "Культура". Ведет программу Марина Тимашева. Марина Тимашева: Как и полагается, я начну с биографии нашего гостя. Бадри Майсурадзе родился в городе Тбилиси в 1966 году. В 1989 году он окончил Тбилисскую Государственную консерваторию по классу профессора Бижуашвили. С 1989 по 1990 год стажировался в Большом театре у народного артиста Советского Союза Зураба Соткилавы. С 1990 по 1993 год - солист Тбилисской Государственной оперы. В 1994 году становится победителем Международного конкурса вокалистов им. Франциска Виньясса в Барселоне и Международного конкурса теноров им. Берлинга в Швеции. С 1995 - солист оперной труппы Большого театра. В репертуаре певца: Альфред ("Травиата"), Радомес ("Аида"), Ричард ("Бал-маскарад"), Каварадосси ("Тоска"), Полион ("Норма") и многие-многие другие партии. Много гастролирует Бадри Майсурадзе за рубежом, он исполняет главные партии в таких операх, как "Макбет", "Трубадур", "Риголетто", "Жанна Д`Арк", "Мадам Баттерфляй", "Манон Леско", "Кармен", "Лючия Де Ламермур", "Самсон и Далила", "Борис Годунов" и другие. Бадри, по нашей традиции я должна спросить, много ли я перепутала в вашей биографии, сделала ли какие-то ошибки или есть дополнения? Бадри Майсурадзе: В биографии, наверное, нет, но в репертуаре, наверное, да. "Риголетто" я не так часто пою, пел несколько раз в 1992-м. Не моя совсем уж партия, даже не пишу, что я это пел. А так, все было нормально. Но еще много чего, там сорок ролей. Марина Тимашева: Сорок ролей я просто не буду перечислять, иначе я отниму время у нашего разговора. Я тогда начну со смешного вопроса. Я думала, что в Большом театре сформировалось своего рода грузинское лобби. Начнем с Зураба Соткилавы, продолжим Маквалой Касрашвили, есть еще Нина Ананиашвили и Николай Цискаридзе в балетной труппе. Вы, наверное, младший представитель "грузинского лобби" в оперной труппе Большого театра. Может ли оно как-то влиять на репертуарную или художественную политику руководства? Бадри Майсурадзе: Можно, наверное, по-другому сказать. Я дружу со всеми, и со всеми в хороших отношениях. Иногда я, наверное, могу что-то сказать, что будет интересно и для руководителей. Есть второй вариант, иногда спрашивают, что можно или что хочешь, или что хотел бы, или что лучше делать? Я уже не очень молодой, и со мной в директорском совете иногда советуются. Только в этом смысле. Марина Тимашева: Но все же - выгодное положение, вы можете, например, обменяться с Зурабом или Маквалой какими-то грузинскими репликами, а вас не поймут? Бадри Майсурадзе: Так не бывает, во всяком случае, мы стараемся быть корректными с другими, тем более, что мы все трое знаем, что мы не в Грузии, и мы чуть-чуть себя чувствуем нерусскими и в театре тоже, хотя еще долго надо думать, так это или нет. Но, во всяком случае, мы стараемся говорить все-таки на русском, с акцентом, но на русском. Роланд Фрицше: Большой театр начнет новый сезон не как принято - с русской оперы, а с "Турандот", и там Калаф, и ваши поклонники считают, что Калаф - ваша роль. Вы будете петь ее на премьере? Бадри Майсурадзе: Нет, не буду петь. Не знаю почему, в принципе это моя партия, как вы сказали, но я вам честно скажу: я не готов, скорее всего, психологически. Открою все карты, чтобы не путать слушателей. Когда я окончил свою учебу, мой педагог сказал: "Бадри, тебе не надо петь Калафа, "Девушка Запада" и "Отелло", - вот эти три партии". Честно говоря, я пробую сейчас петь Отелло, и вроде бы ничего. Со временем, наверное, можно попробовать эти роли, которые я перечислил, но я думаю, что Калаф - особенная партия, небольшая, кстати, партия, очень короткая, не такая сложная в техническом смысле, но с последствиями. Я просто боюсь. Если я буду с сентября петь эту партию, то думаю, что войду во вкус и буду еще где-то ее петь, а это будет мне во вред. Может быть, я ошибаюсь, но я очень верю своему педагогу. Марина Тимашева: А можно я переспрошу? Мне все-таки важно понять, почему именно эта партия больше нагружает связочный аппарат и требует от него каких-то особенных усилий, и потом может сказаться на связках? В чем там дело, почему? Бадри Майсурадзе: Во-первых, индивидуально для каждого певца и для каждого человека все разное, начиная с еды и кончая вокалом. Вокал - тот же самый механизм. Я думаю, если просто сейчас конкретно сказать, что влияет и как - это мы далеко зайдем. Можно говорить о том, что там придется в унисоне петь с сопрано, и очень насыщенный оркестр, и все время на переходах. Есть еще и силовое пение. В комплексе создаются какие-то трудности, не вокальные или физические или что-то другое, а в комплексе создается какая-то сложность, и ты на сцене вынужден эти проблемы решить. И это все решаемо, но потом через какое-то время влияет... Не я первый, и думаю, что не последний, кто решает не петь предложенную ему партию, хотя она очень выигрышная, интересная. Я могу сказать, что я могу петь эту роль, и записал бы с удовольствием, потому что в студии - другая нагрузка: ты стоишь, ты спокойно пишешь второй день, третий день, или можно, в конце концов, в один день это все сделать, но это другое. На сцене другая кубатура, зрители, другие эмоциональные какие-то моменты, и это все в итоге влияет на связки. Были какие-то гениальные певцы - Франко Корелли или Монизоль, может быть, не очень гениальный, но они без проблем пели. Проснулись, открыли рот и поют, и вроде ничего. Но допустим, тот же Корелли не пел Отелло, он считал, что эта партия для него вредна. На сегодняшний день, я думаю, что партия Калафа будет вредной для меня. Наталья Каминская: Бадри, у меня есть сведения, что когда-то вы учились у Михаила Ивановича Туманишвили, замечательного режиссера и педагога, и учились, как я понимаю, драматическому искусству. В связи с этим у меня вопрос: оперный артист играет на сцене совершенно иначе, чем драматический, он, как правило, статуарен, а вы как предпочитаете играть, не хочется ли вам добавить в оперную партию каких-то психологических моментов, более живых драматических моментов? Бадри Майсурадзе: Вы абсолютно точно сказали, какая разница между драматическим искусством и оперным, и я согласен. Больше того, я вам скажу, что после этой драматической школы, когда я пришел в оперный театр, мне было страшно сложно делать то, что я учил пять лет и еще три года в театре у Туманишвили и что я делал, допустим, у Георгия Шенгелая или у Резо Исадзе, или у Георгия Чаурели, но в фильмах все абсолютно другое. Все мешало, потому что в опере все другое: другая жестикуляция, больше красок, более жирными красками надо все это делать. На драматической сцене, чем ты ближе к жизни, чем правдоподобнее, тем лучше. А в опере все большими штрихами надо делать, и статично... Мы в опере исходим из музыкальной фабулы, мы должны попадать в такт, соизмерять с музыкой все движения или эмоции, переживания и все остальное. А в драме ты можешь делать паузу трехчасовую и "играть спиной", как учили по Станиславскому, если спина выразительная, и все понятно для зрителей. В этом смысле оперное искусство более сложное, хотя с другой стороны, и легкое тоже, потому что в принципе много чего дано в партитуре, и мы должны это донести до зрителей. Я начал с того, что очень долго боролся с собой, и было очень сложно. Я как-то привыкаю, но в последней моей работе, когда я приехал в Австралию и там первый раз пел "Паяцев", почувствовал, что все-таки это веристская музыка, в ней можно приблизиться к реализму. Я был счастлив и, к счастью, эту партию буду дальше петь в разных странах, и я думаю, что это первая моя партия, которая отвечает моим требованиям, которые передавались от Туманишвили или от Додо Алексидзе, был такой замечательный режиссер, и в принципе я стараюсь приблизить друг к другу эти два искусства, но, честно говоря, это очень сложно. Есть, допустим, другая опера - "Манон Леско". В 1997 я пел ее в Торонто, она была так режиссером поставлена, чтобы показать драматические данные актеров. Но в основном, чем больше по кубатуре театр, тем сложнее играть и петь, и наоборот. Много чего действует в комплексе "за" и "против". Марина Тимашева: Это как в древнегреческих амфитеатрах нужны были котурны и маски - для укрупнения. Роланд Фрицше: "Файненшл Таймс" в прошлом году, по-моему, писала, что ваш голос отличается удивительным изяществом и большим итальянизмом по сравнению с большинством русских теноров. В начале мы уже говорили о том, что у вас в репертуаре в основном итальянские оперы. Откуда ваша увлеченность, откуда интерес именно к итальянским операм, это связано с вокальными данными или это ваш интерес, ваша любовь к этой музыке? У вас очень много Верди. Бадри Майсурадзе: Наверное, интерес, наверное, и любовь, наверное, и доступность. Мне легче дается итальянская музыка даже, не удивляйтесь, чем грузинская. Как ни странно. Хотя я пою без проблем, как говорят, и грузинские песни. И хотя моя первая опера грузинская - "Мидий" Тактакишвили, я пел партию Мидия, но что-то не то, что-то не получается, не знаю. Может быть, когда-то в другой жизни я был итальянцем или испанцем, родился где-то на Средиземном море, но, во всяком случае, вот так. Марина Тимашева: Я прошу прощения, вы предпочитаете итальянские вина грузинским, раз вы были в прошлой жизни итальянцем? Бадри Майсурадзе: Вот это нет. Это уже дело вкуса. Я странный грузин: я не пью, не курю и все остальное, но единственное - ем, как настоящий грузин! А вино, конечно, мало пью, но предпочитаю грузинское. К сожалению, не везде можно купить грузинские вина, но в России и Грузии проблем нет в этом. А если конкретно ответить на ваш вопрос, я пою русскую музыку тоже, я просто не пою в России русскую музыку, чтобы не вышло, что со своим самоваром я здесь хожу по улицам, но пою за рубежом. В "Ла Скала", например, мой дебют был как раз в "Мазепе" с Ростроповичем. Русскую музыку я пою, но за рубежом. Дебют мой международный тоже в Льеже был, в 1992, тогда я пел "Бориса Годунова". Я это предпочитаю, потому что мне это легче дается, комфортнее поется. Марина Тимашева: Я возвращаюсь к вопросу о связках, но в другом контексте. На относительно недавней пресс-конференции министр культуры Михаил Швыдкой сказал, что теперь в Большом театре у солистов зарплаты среднеевропейские, и что теперь певцы не говорят, что у них плохо со связками. Ведь почему-то все время получалось, что плохо со связками у них было в Большом театре, а в Ковент-Гардене в тот же самый момент у них было со связками все отлично. Правда ли, во-первых, что зарплаты теперь у солистов среднеевропейские, и правда ли, что это так отражается на состоянии связок у оперных солистов? Бадри Майсурадзе: Я надеюсь, что наш министр знает, что такое среднеевропейская зарплата. Во всяком случае, многие, 99 процентов в театре, не знают, что это такое. Может быть, кто-то ошибается? Меня не было, правда, три-четыре месяца, может быть, там что-то и изменилось, но, во всяком случае, то, что я помню, последние наши зарплаты не соответствовали не только среднеевропейским, а, может быть, и среднеафриканским. Я, может быть, не имею права это говорить, слава Богу, я пою, пока своей мордой и телом еще продаюсь, я продаюсь, если приглашают. Приглашают: я езжу и пою. Если честно, меня мало волновало, какая зарплата здесь. Я пел в свою удовольствие и на удовольствие своим близким, кто здесь в Москве у меня, а их немало здесь. И еще я с удовольствием пою потому, что я очень люблю этот театр, может быть, потому, что я все-таки начинал здесь, потому что много я здесь пел, я привык. Во всяком случае, очень комфортно себя чувствую здесь, с удовольствием пою. Я вхожу: и у меня другое чувство. Может быть, в Ковент-Гардене или в любом другом театре, "Ла Скала", ты знаешь, что это хороший театр, но такого комфорта нет внутри. Может быть, потому что я не так много там пою, пять-шесть спектаклей - это немного, а здесь пять спектаклей я пел за месяц. Может быть, я привык, но когда выходишь, такого праздника нигде нет, такого красивого театра, давайте так скажем, нигде нет. Может быть, Гранд-Опера, но там, в то время, когда я начинал петь, и буквально год назад его открыли для оперы заново, там не шли оперы, был закрыт театр, я там не пел, но - очень красивый театр. Когда наши знаменитые певцы говорили, что нам так приятно петь на этой сцене, я их слушал и думал: "Зачем это, ну как, есть же "Ла Скала"!?" А на самом деле, со мной то же самое. Я тоже считаю, что Большой - из лучших, и для меня, может быть, первый театр. Может быть, завтра меня выгонят, но я останусь при своем мнении, что это лучший театр. Чтобы еще понятнее было, я скажу: вот стою на сцене, и стоят певцы, и мы наравне со зрителями, так построен театр, что ты работаешь как бы наравне со зрителями, тебе не приходится поднимать лишний раз голову. В Вене ты выходишь, а зрители, с которыми мы больше общаемся, чем с балконом, в партере, но партер внизу, нам некомфортно, нам непривычно так петь. В Париже, в Опера Бастиль выходишь, и все эти балконы как будто давят на тебя, и такой непонятный желтоватый цвет. Думаешь: как тяжело петь, может , лучше здесь встану или вон там. В "Ла Скала" были такие проблемы, мы выбирали места, откуда лучше слышно, и были какие-то точки, мы искали эти точки, где встать, откуда лучше петь, то есть у каждого театра есть свои плюсы и минусы, но у Большого театра в этом смысле меньше всего минусов. Наталья Каминская: Бадри, какой у вас был голос до того, как... У мальчиков в подростковом возрасте голос ломается... Как рано вы поняли, кем вы станете? Как рано определилась ваша будущая профессия? Бадри Майсурадзе: Если честно, я даже сегодня не знаю, кто я такой. Но могу сказать откровенно, что всю жизнь ненавидел оперу, потому что моя мама пела и заставляла меня петь, и эти оперные арии с детства я учил, и полтора года было мне, когда я первый раз выступил по грузинскому телевидению. И с тех пор в мучениях, муках, каждый день новые... Тогда же не было видеозаписей, и каждый день в 4.30 детская передача была, и мне приходилось почти каждый день петь разные песни, детские, конечно. Хотя я объездил почти всю Россию и Европу, и были какие-то такие моменты хорошие, но всю жизнь я мучился, когда в конце концов я смогу не одевать эти шорты?! Когда вырастут волосы, извиняюсь, на теле, чтобы я в конце концов не надевал эти шорты и не пел , как тогда мне казалось, дурацкие песни. Хотя, когда мне было 8 или 10 лет, я не помню сейчас точно, я записал первую свою оперу - "День рождение фиалки". И я играл пчелу, героя-любовника, и он спасает эту фиалку, там медведь случайно наступил на нее, что-то такое... В общем, страшная история, если вспомнить. Я, значит, укусил этого медведя, и я пою прощальную арию. Сейчас я с удовольствием все это вспоминаю, но было очень тяжело это все выучить, писать. У меня есть диск. Я с детства пел, но с детства ненавидел пение. И когда был в театральном, и вот Туманишвили, Алексидзе, такие ассы, я сидел, просто глотал каждое их слово. И когда приходил домой, хотя не было времени, чтобы придти домой, в субботу-воскресенье мы были в институте, мы искали момент, когда еще что-то можно выучить, и приходил домой... А там если даже Каррерас, я хорошо помню, "Силу судьбы" передавали из "Ла Скала", я переключал программу , потому что ненавидел. Но потом - судьба, вот случилось так, как хотела моя мама. На втором курсе ко мне подошла Наталья Булбында, она замечательный человек, режиссер: "Бадри, я хочу, чтобы ты участвовал в спектакле "Трехгрошовая опера" с пятикурсниками музыкального отделения". Я согласился, конечно. Второй курс с пятикурсниками - это такое... А там завкафедрой был Зураб Анджапаридзе. И когда я запел, говорит: "Кто этот парень, он что, у нас учится? Я не помню его. - Нет, он с драмфакультета". Позвали. "Ну, - сказал, - а ты, Тиавы сын, ну-ка, ну-ка..." Начал распевать. И вот тихо-тихо, сопротивлялся, сопротивлялся, но он человек настолько обаятельный просто, настолько гениальным был, что он вот так меня как бы схватил и сказал: "Пойди, попробуй, попой". И вот так я сегодня с вами сижу и говорю об опере. То есть с ненависти как бы... Марина Тимашева: А как же Михаил Иванович Туманишвили вас отпустил? Бадри Майсурадзе: С трудом. То есть он уговаривал мою маму, что вот, Тиава, допускаешь большую ошибку, парень должен... Ну не знаю, как это вышло. Думал: "Раз говорят, наверное, надо". Но тянуло, конечно, к другому делу и, честно говоря, я потом очутился в Москве, потому что моя супруга сдала экзамены, она пианистка у меня, попала к Чачаве, и она должна была приехать сюда. А я как отпущу, грузин, жену, одну? И я тоже приехал и вот так очутился у Зураба Соткилавы. И он помог, и сделали мне стажерскую карточку, что я стажер Большого театра, и гордо я ходил с нею. Ничего не делал, чуть-чуть занимался, и два года говорил, что я стажер Большого театра, кормился очень хорошо, за 52 рубля давали полукилограммовую банку икры. Было такое время. Я был счастлив. В это время, надо отметить, лучшие театры "Ла Скала", Варшавская Королевская опера, Мюнхенский театр, Гамбургская опера приезжали и давали здесь концерты. Землетрясение потом в Армении, приезжали певцы, если помните, и давали концерты. И я все время там присутствовал. То есть вот эти два года я учился вот в такой среде, то есть я хватал на ходу, занимался у Дергунца, когда он приезжал. Я чуть разговаривал по-итальянски, сейчас лучше, конечно, чем тогда, и занимался. Приехал Иво Винко, он муж Коссото, я попросил, чтобы он позанимался со мной. Потом Джакомини приехал. Я к чему это? Да, педагог, да, но в принципе в нашей профессии так нельзя, чтобы только - педагог, и занимаешься с ним, и все у тебя нормально. То есть ты должен еще на стороне хватать все: плюсы, минусы. То есть ты сам должен в свой компьютер информацию внести и потом зависит, конечно, от того, у кого какой компьютер. Марина Тимашева: Бадри, мне пришел в голову странный вопрос, наверное. Вот вы пели, когда были маленький, детские песни, грузинские, мы говорили про грузинские песни. Вот я, например, хожу сейчас по Москве. Раньше, когда были открыты окна, и музыка звучала на улице, то это была в основном Алла Пугачева и Высоцкий. Одна представляла более или менее официальный уровень, другой, естественно, нет, но это были два голоса, которые определяли собой звук улицы, музыкальный звук. Вот сейчас я хожу и слушаю что-то вообще умопомрачительное. То есть я до сих пор даже не могу поверить в то, что такое я слышу на московских улицах: "Мальчики, мальчишки, сбросьте штанишки", что-то: "девочки бывают разные, черные, белые, красные..", просто невероятно. А вот в Грузию, когда приезжаете, вы чувствуете, что тоже что-то очень сильно изменилось в той музыке, которая на улицу выходит? Бадри Майсурадзе: Изменилось, да. Хотя, может быть, в Грузии очень сильный фундамент нашего народного творчества, нашей полифонической музыки. Может быть, иногда наше полифоническое мышление нашим композиторам мешает что-то авангардное писать, потому что очень сильно это у нас в крови. Но, с другой стороны, конечно, есть разница. К счастью. Конечно, бывают самые ужасные, самые неприятные, странные мелодии, но пока держимся. Единственный момент, где мы чувствуем более-менее достойно себя - это музыка. И народная музыка, и эстрадная музыка более-менее сохраняет приличное лицо. Но то, что раньше было, конечно, такого нет. Чтобы все пели народные песни, собирались три человека и пели... Сейчас этого меньше. Роланд Фрицше: В начале программы мы узнали кое-что из вашей биографии, и там не было факта, что вы получили Орден Дружбы народов здесь, в России. Это как раз такая зацепка, тем более, что вы только что дали понять, что вы все-таки регулярно бываете в Грузии. Как Вы оцениваете нынешние российско-грузинские взаимоотношения, которые вроде бы переживают не лучшие времена? Бадри Майсурадзе: Спасибо за вопрос. Очень тяжелый вопрос, потому что я стопроцентный грузин и стопроцентно переживаю все, что происходит с Грузией. И то же самое переживаю, когда я вдалеке, и с Грузией что-то все время не то, во всяком случае, в отношениях грузино-российских что-то не то. Больше вам скажу, те грузины, которые здесь живут, больше переживают, я уверен, чем те, которые там живут. Они вместе и они, наверное, легче это переживают. Мы очень переживаем. Я не смотрю кино, я не люблю смотреть кино по телевизору. Если хороший фильм, то я достаю его на видео и смотрю. Но почти каждые два-три часа я включаю телевизор, чтобы слушать новости и переживаю. Я старею на глазах, я знаю, я сам чувствую, настолько это тяжелая тема. Но, с другой стороны, думаю, что, наверное так надо. Я верю в Бога, я все-таки артист, уже грешный человек, но, наверное, надо пройти такой путь. Роланд Фрицше: А вы думаете, что грузинские власти правду говорят о пограничном конфликте? Бадри Майсурадзе: Нет, что вы! Я больше того скажу, что ни одна власть - ни здесь, ни там - правду не говорит. В этом я уверен. Не знаю насколько я прав, но то, что правду ни с этой, ни с той стороны не говорят, - это ясно. Там есть какая-то игра. Если бы они играли в театре, я бы все понял, но они играют на высоком уровне. Конечно, политика строится и на том, что надо кого-то обмануть, надо кого-то прищемить, потому что по-другому не интересно. Мы играем в театре, душим Дездемону, у них своя игра - более сложная, а может быть, более легкая. Во всяком случае, есть какая-то игра. Марина Тимашева: Разница принципиальная. Задушенная Дездемона выходит через пять минут на поклон, а некоторые люди... Бадри Майсурадзе: Не скажите. В Грузии поставили "Отелло", в Кахетии повесили афишу: Отелло - Гиви Кидзмарашвили, Дездемона - в понедельник Теала Кадагидзе, во вторник другая актриса. Наталья Каминская: Я не буду называть фамилий, но, в общем-то, понятно, есть такая сегодня тенденция, причем не только в России, а, наверное, во всем мире, - хорошим оперным певцам баловаться попсой, или, по крайней мере, приближающимся к попсе шедеврам мирового оперного искусства, то есть выступать в легких концертах. Хорошо ли это? И безнаказанно ли это проходит для таланта и голоса? Не балуетесь ли этим вы? Бадри Майсурадзе: Начну с конца. Нет, конечно, не балуюсь и не буду, наверное. Наверное, так поступили бы певцы три века тому назад , и то же самое надо продолжать тем, которые продолжают их традицию. Не в крови оперного певца, я не хочу никого обидеть, петь легкую музыку. То, что это вредно, это может быть спорно. Сам великий Паваротти, я его очень любил, я его по ночам слушал, под подушкой у меня была такая машинка, я слушал все время, я был влюблен в этого человека, он, конечно, виноват в том, что сейчас происходит в мире, не только у нас. Это как композитор, который более-менее прилично писал, вдруг заиграет на концерте "чижик-пыжик", встанет и попросит аплодисментов зрителей. Для нас это то же самое. Это - решение какого-то вопроса, вероятно, это решение денежного вопроса. Сейчас есть красивое слово "раскрутка". "Раскрутиться" можно так быстрее и сильнее. Но время, конечно, там ограничено. Певцы поют 30 лет, а там неинтересным становишься очень быстро. Я не желал бы себе такого, хотя мы все перешли на то, что мы думаем, как деньги заработать, утром просыпаемся и думаем о деньгах, вечером о деньгах. Хотя в промежутках думаем о другом, об искусстве. Я с удовольствием пою большие концерты, допустим, на стадионах, но пою свой репертуар, оперу. Это другое. Начали наши певцы эстрадные петь классику, то есть доказывать как это легко. А проигрывает зритель. Вкусы уже смешались. Уже непонятно: кому что лучше удается - оперному легкий жанр или эстрадному певцу - оперный. Когда Киркоров запел арию из "Нормы"( он очень любит, наверное, эту музыку), но во-первых, женщина ее поет...Тогда нужно петь лучше, чем Скотто или Тибальди, или Мария Каллас. А просто взять и... Марина Тимашева: Это для меня что-то совершенно неожиданное. Я-то думала, что они под фонограмму поют, я имею в виду эстрадных российских певцов, что не могут даже "чижик-пыжик" спеть, а они, оказывается, теперь поют "Норму"... Наверное, тоже под фонограмму? Бадри, вы говорили о том, что любите Большой театр. Он сейчас реконструируется. Понять, как себя должна чувствовать труппа в этой ситуации, к чему вы там готовитесь, это я даже не хочу у вас спрашивать, потому что лучше об этом не думать и получать неприятности по мере их поступления. Но вот, например, они там очень много спорят о том, как фасад должен выглядеть, о том, нужно ли это сносить, и не потеряется ли историческая ценность тогда и так далее. Не боитесь ли вы, что что-то изменится в акустике самого зала, потому что (насколько я понимаю из разговоров со специалистами, с людьми знающими) может играть какую-то роль в акустике вообще все что угодно, вплоть до ножки кресла в зрительном зале или до обивки кресел в партере. Бадри Майсурадзе: Тоже вопрос очень сложный, я так сразу не могу ответить, но мы все надеемся, что этого не произойдет. В XXI веке, наверное, уже существует какая-то информация о том, что нельзя портить все, что хорошо сделано. Надеюсь, что это так есть. Но есть какая-то боязнь, у нас у всех есть. Но что поделаешь, ведь это надо делать, потому что театр уже не похож на театр. Я много говорил о сцене, о зале, а комнаты... Вот зайдешь, гримируют - через 2 минуты у тебя уже грима нет. Кондиционера нет, то есть душно. Не то что кондиционера, нет вентиляции! И вообще уже все очень старое. И мы все очень надеемся, что сцену не тронут, и акустика не пострадает. Но вот я сказал про XXI век, а сейчас построили филиал - не все это знают - и сказали, что через несколько месяцев мы в него переедем. И потом что-то не получается. А что случилось? Оказывается, они сделали все, и вышло, что они не могут туда внести какой-то механизм, который крутит сцену, и надо что-то сломать, вообще надо ломать внутри на первом этаже все, чтобы внести. То есть бывают такие ляпсусы. Но я уверен, что с Большим будет все проще, и все то, что красивое и хорошее, чем славится Большой театр, останется. На самом деле, сейчас, в данный момент, Большой театр - это только здание. То есть как такового... То есть труппа Большого театра или симфонический оркестр Большого театра - да, там, конечно, есть талантливые люди, конечно, мы все гордимся, что солисты театра, но мы как бы не совсем единое целое, как раньше было, когда мы приходили в 9 часов и уходили в 12, что мы вот все вместе. У нас у всех уже свои контракты, в том числе и у оркестрантов, у главных дирижеров или режиссеров. То есть они не только в Большом работают, но и везде. И такого единого нет. Единое только здание. И, конечно, нам всем надо собрать свои умы и силы. И не портить. Потому что Большой театр - это только здание, а здание надо обживать. Марина Тимашева: У нас время в эфире подошло к концу, но поскольку на грустной ноте совсем даже не приятно заканчивать, у меня есть одна возможность, которую я обязательно использую. Я попрошу своих коллег подвести короткий итог разговору. Роланд Фрицше: То, что я знал, Бадри просто подтвердил, что он человек очень широкого диапазона, кругозора. И то, что иногда отсутствует у артистов, вот как раз это я нашел у Бадри. Я желаю ему, чтобы он не только за рубежом успешно выступал, а здесь тоже, в родных стенах. Надеюсь, что и в новых стенах, тем более что все впереди. Наталья Каминская: Бадри меня вдохновил на воспитание детей, потому что, сказав о том что он ненавидел в детстве свою теперешнюю успешную профессию, он лишний раз подтвердил, что таланты в детстве должны подвергаться насилию, с тем чтобы потом из них что-то получилось. Марина Тимашева: А мне просто очень приятно, потому что я до этого видела Бадри на сцене Большого театра, и, конечно, эти впечатления совершенно разные, потому что расстояния действительно огромные, и человек на сцене кажется таким большим, солидным. Бадри Майсурадзе: А я на самом деле худенький, добренький, хорошенький, да? А на сцене - ого-го! Марина Тимашева: На самом деле удивительно умный, симпатичный, образованный, веселый и контактный человек. Кстати говоря, Бадри сказал, что он не очень молодой певец....Очень самокритично настроенная личность, потому что в том возрасте, в котором Бадри находится, он это знает лучше меня, он считается молодым певцом. Бадри Майсурадзе: Хотел просто сказать, что вот на пляже в Батуми я ходил со спидолой и старался ловить Радио Свобода. Это давно было, с удовольствием искал, что можно услышать из того, что мы не могли услышать. И вам большое спасибо, что у меня есть возможность за круглым столом с вами посидеть и поговорить на Радио Свобода. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
